Файзулло Ансорӣ
(1931-1980)

Звезда любви -

ГУЛЬШАН



Замолкло все и замерло кругом –
Шаги людей и лепетанье сада...
Осенней ночи сладкая прохлада
Окутала в селенье каждый дом.

В домах огни, как звездочки живые.
Но ясный свет их скован темнотой,
Той, что хранит каноны вековые –
Покой души и сумерек покой.

Смотри − к реке спускается луна,
И тень горы растет неодолимо.
И жизнь сама как бы проходит мимо
Села, что дремлет во владенье сна.

И лишь с деревьев сонных понемногу
Слетают листья в свой последний путь.
Но стоит ветру свежему подуть –
В ночной тиши пробудит он тревогу.

...В такую ночь в моем селе старинном
Любить друг друга двое поклялись.
И две души в стремлении едином
Подобно проводам переплелись.

Два сердца вместе! Кто об этом знает?..
Повеял ветер, песнь его легка...
И звездочка из мрака ускользает
Навстречу дуновенью ветерка.
1.

От женского шального пересуда
Поутру − гром владыка в кишлаке.
Пропала дочь покойного Махмуда!
Ушла с ведром − воды набрать в реке –

И не вернулась...
Пляшут волны речки,
А берега безмолвны и пусты,
И пена завивается в колечки
В бунтующем припадке немоты.

К реке сбежались девушки-подружки.
Здесь, может, на беду найдут ответ?
Ведро на берегу сверкает дужкой,
Звенит река. А все ответа нет.

Уже переполошены мужчины.
Уже идут догадки не шутя:
Должны же быть какие-то причины,
Исчезнуть побудившие дитя.

И человек идет, убитый горем.
Он дядя ей − укрытой темнотой...
Советов он не слушает, не спорит,
Из дома в дом проходит сам не свой.

Кто говорит "сбежала"... Кто – "уснула…"
Но вот мальчишка выудил багром
Платок Гульшан...
И слово "утонула..."
Гнетуще повисает над селом.

И главная причина, основная,
Встает во всей житейской простоте:
"Болтал о долге, долг не выполняя".
"Родным он − родич − не был сироте".

"Одни укоры дома да попреки".
"Съел поедом, а все его жена..."
Слова сельчан правдивы и жестоки,
Сполна их совесть выслушать должна.

"Кому на свете горе надоело,
Не убоится ледяной воды..."
"Ищи теперь по крайней мере тело,
Не стой на месте, дядюшка беды!.."

И нет улыбки на лице угрюмом
Села, где горе открывает счет...
А речка льется с шорохом и шумом
И камни прибережные сечет!
2.

И был в тот вечер напряженно ярок
По всем домам привычный ровный свет.
Дрожало сердце скотниц и доярок:
О девушке пропавщей вести нет.

В глухую полночь тропкою знакомой,
В волненье оступаясь и скользя.
Ее суровый родич встал у дома −
Темна потери скорбная стезя.

Он обыскал речные перекаты
И все дворы окрестных кишлаков,
И щели гор, и ширь степной палаты –
Но не нашел и признака следов.

Согбенно входит в дом. И тут же с места
Навстречу поднимается жена.
Когда-то луноликая невеста,
Теперь она небрежна и грузна.

И вот кричит, в причете задыхаясь,
Подергивая локтем, как крылом,
О чем-то злом... И слышна только зависть
В ее надрывном крике горловом.

"Наказывать бы надо!" − слезы точит...
"Ты жалостлив!" − бормочет, как в бреду.
"Творила своевольная, что хочет,
И натворила нам же на беду".

"Чужой ребенок так чужим и будет!"
Где мера здесь гневливости и лжи?..
"У дочери обиду ветер студит,
А чем ее обидели, скажи?.."

Ах, тьма людская, дело нажитое,
Тебя еще мести и разметать...
Задумался дехканин, сердце ноет,
Чего пора приспела вспоминать?

Обводит он печальными глазами
Паласы, ниши, нажитый уют.
И старший брат встает пред ним, как знамя,
Его слова посмертно душу жгут.

Что делать тут? И ждать какого чуда?
Смиренно он читает фатиху .
Пропала дочь покойного Махмуда! –
Дай волю, сердце, скорбному стиху!
3.

А малый дом над кривизной дороги,
Там, где ручей всегда от солнца пьян.
Запомнил все заботы и тревоги
Своей беспечной девочки Гульшан.

Он был купелью в час ее рожденья,
Звенел капелью в первый полдень сна.
И был ей колыбелью песнопенья,
Когда весь мир услышала она.

А после был певучими глазами
Весны, провозгласивщей бытие,
И был ее горючими слезами
В год погребенья матери ее.

Так жизнь текла. И дочь оберегая,
Отец второй хозяйки не искал.
Сам кашеварил, косы заплетал,
Советам доброхотным не внимая.

И как пристойно было человеку,
Не будучи особым мудрецом,
Стал для Гульшан и мамой, и отцом,
Учил, растил − и вывел вровень к веку.

Но горестным сжигаемый недугом
Недолго он любимицу хранил.
Не баловал себя пустым досугом –
Работой жил, в работе опочил.

И снова сникли влажные ресницы.
И снова в сердце горькие огни.
Сочувствуют подруге выпускницы:
Десятый класс − и траурные дни.

Потом − семейство, искони родное,
Где все в ладу и вроде все равны.
Но вместо слов целебного покоя –
Нравоученья дядиной жены.

Белье, обеды, ужины, уборка,
Старье, обиды, "суженый", посты.
И все пустая речь-скороговорка,
И все глухая боль − от пустоты.

Простую просьбу высказать не смела!
А сердце в город звало и рвалось,
Где так бы засмеялась, так запела!..
Но все "неблагодарностью" звалось...

Лишь малый дом над кривизной дороги,
Там, где ручей всегда от солнца пьян,
Запомнил все заботы и тревоги
Рожденной с песней солнечной Гульшан.
4.

Смерть близких давит камня тяжелей,
Страшна, горька безмерно эта ноша.
Ушел отец в недвижный мир теней,
И с ним ушла весна мечты хорошей.

Пока он рядом − жизнь манила всем,
Была Гульшан учеба высшей целью.
Помочь отцу нельзя уж... Так зачем
Ей ворох книг над вечною постелью?

"Умерший не воскреснет никогда,
Зола уже костром не вспыхнет снова.
Так пусть надежды прежние сурово
Вслед за отцом уходят без следа...

Осколки сердца не соединить,
Они слезами блещут на могиле.
И все мечты, что раньше в сердце были,
В осколках я должна похоронить…"

Под эти мысли утекали дни,
Непостижимо призрачны и малы.
И были несущественны они,
Как мелкие домашние скандалы.

Но день за днем сгущалось на душе
Тревожное глухое возмущенье.
Пока грозой не стало продолженье
Попреков, сердце стиснувших уже.

Есть в каждом сердце осень и весна.
С весной столкнулась и Гульшан однажды.
В горячий полдень, полный знойной жажды,
В горах, куда направилась она.

Цвела джида. В тюльпанах тлели склоны.
Струилось тихо марево земли.
Простую песню − исповедь влюбленных –
Внезапно губы вслух произнесли:

"Если ты не придешь − никому не скажу,
А тебя подожду все равно.
Я степные тюльпаны в букеты вяжу,
Я цветы собираю давно.

Золотой лепёсток, голубой лепесток
Положу на земную кайму.
О тебе, обо мне говорит ветерок.
А чего − не узнать никому".

И песня колдовала, волховала,
Слова роняла, словно бы лучи.
Царевна гор той песне подпевала,
С ней вместе пели горы и ручьи.

Ущелье отзывалось, пели скалы,
С вершин срываясь, пели облака.
Пески пустыни, тяжки и усталы,
Навстречу песне шли издалека.

Глухие камни осыпи дробились,
Катились вниз... И впрямь − катились вниз!
Глаза Гульшан раскрылись, удивились:
Вот каменная осыпь. Вот карниз...

Над козырьком отвесной скальной кручи,
Не в сказке, не во сне, а наяву,
Стоял смущенный горный дух могучий,
Легко и прочно врезан в синеву.

В спортивных кедах, в джинсах, в мелкой клетке
Ковбойки, отягченный рюкзаком –
Сошел он с неба... Нет! С вишневой ветки
Слетел полураскрытым лепестком.

И он смотрел, как смотрят только дети –
Восторженно и радостно моля...
Когда такие боги есть на свете,
Воистину божественна земля!

Наверно, ветер эти кудри путал
Волной исканий долгих и тревог,
Глаза наполнил диковатой смутой
И твердым блеском пройденных дорог.

Так много солнц палящих в них горело,
Так ярок был их беспощадный пыл...
Взглянула в них Гульшан и онемела
И неподвижно юноша застыл.

А девушка бледнела, уходила,
Вслепую − в солнце, в свет, в любовь, к реке.
И песня счастья с богом говорила
На древнем, сумасшедшем языке:

"Сжигаю провалы, сжигаю излуки,
Сжигаю вершины и палые листья,
Останутся только слепящие руки
И губы твои − виноградные кисти.

О, соком бессмертья налитые гроздья!
В них пляшет колдунья вовеки и ныне –
Когда созревает, как солнечный воздух,
Вино полнолунья в кипучем кувшине..."

Певунья гор скрыпается из глаз,
Идет поспешно юноша за нею.
Слова любви... Но я, как он, немею,
Не в силах доискаться нужных фраз.

Нам вручены великие права
Просить любви так гордо и красиво,
Что я на помощь призываю диво –
Народных песен вещие слова:

"Нежданный друг, желанный друг − откуда?
Горит в глазах твоих испуг − откуда?
Причуда ветреных разлук, встреч чудо,
Ты − бездна мук! Твой звездный круг − откуда?

И словно бы на исповедь в ответ,
Издалека, из плеска речки горной,
Вознесся вновь легко и непокорно
Летучей песни животворный свет.

Внимал ему геолог-выпускник.
Он темой для защитного диплома
Избрал богатство горного излома
В районе, где кишлак Гульшан возник.

И не из книг он понял, окрылен,
Что клади гор ему заменит вскоре
Иной алмаз сокровищниц нагорий –
Дипломом жизни примет счастье он!

Что ж, будем знать: зовут его Равшан,
Что значит "свет", и с сердцем имя слито.
Когда певуньи скрылся тонкий стан,
Отринул он оптический обман
И бросился вослед почти сердито

Браня, кляня медлительность свою
Всердцах, несправедливо и облыжно:
"Она поет, а я, дурак, стою.
Она идет, а я торчу недвижно.

Откликнись, пери горная! Куда
Таинственно мелькнула ты и скрылась.
Моя судьба тобой оборотилась,
Так где же ты, весенняя звезда?"

Веленье сердца вечное! Как сладко
Пронзает мир твой сокровенный взор!
И выглянула вновь Гульшан украдкой...
Так краешек луны за горной складкой
Лукаво озаряет гребни гор.

С тех самых пор на берегу речном
Все чаще песня радости звучала,
Венчала юность двух и обручала
На странствие в большом пути одном.

Лицо Гульшан − как розовый цветник,
Алеющий свободно и счастливо...
Равшана сердце − радостный родник,
Волной надежды мчащийся бурливо...

Торжественно молчание минут,
Когда глаза и губы ищут встречи,
Когда в ущелье птицы гнезда вьют
И глыбы скал соединяют плечи.

Пронзительна ночная тишина,
Стремительно рассветное дыханье.
Прохлады горной, ищущей признанье,
Как всадник с лету ищет стремена.

Откуда ты, святая немота?
В какое сокровенное мгновенье
Безмолвное выносишь ты решенье
И верят счастью оба − тот и та?..

А ночь была прекрасней всех ночей!
Умытая чистейшими дождями,
Увитая богатыми плодами
Осенней, спелой зрелости своей.

В такую ночь в моем селе старинном
Любить друг друга двое поклялись.
И две души в стремлении едином
Подобно проводам переплелись.

В свой институт Равшан летел стрелой,
Оставив сердце в маленьком селенье.
В прощальный миг скучал о возвращенье,
Просил, как клятву: жди меня и пой.

Но разве ждать могла она! Опять
Пуста, темна окрест легла округа.
И будущее − вечность ей без друга...
И снова ей обид не сосчитать.

"Где шляешься!.." − как плеткой брань хлестала...
Тогда-то, не сказавшись никому,
Гульшан исчезла... И село искало
Свою звезду, покинувшую тьму.

Ах, боль любви сильнее всех болей!
Что делает Равшан, как переможет.
Известие, что зверем сердце сгложет,
Когда он все узнает от людей?..
5.

Так девушка, смугла и чернокоса,
Стройней тростинки, облака нежней.
Пришла к решенью своего вопроса –
И светлый путь открылся перед ней.

По горным склонам, воздух разрезая,
Спешит машина прочь от кишлака.
Внизу змеей скользит струя речная,
Вверху дорога вьется, как река.

В машине трое. Мальчик-непоседа
И старый воин, песен ветеран,
Их занимает важная беседа.
Тревожной мыслью занята Гульшан.

Горящими пожарами глазами
Туда глядит, где смутная вдали
Ее судьба летит за облаками,
Как косяком осенним журавли.

И в жарком взгляде проступает ясно
Упрямая и смелая мечта.
Ее платок и платье − все прекрасно,
В них строгая опрятна простота.

"Я уезжаю, горы... До свиданья...
Прощайте, горы... − думает она. –
Не вы причина моего страданья,
Причина − злая дядина жена.

Я виновата, что в сиротской доле
Свою беду скрывала, как вину,
И о недетском одиноком горе,
Стесняясь, не сказала никому.

"Как ты живешь?" − а я не отвечала,
И сквозь рыданья, равные огню,
Я "хорошо..." шептала. Я молчала.
В молчанье этом я себя виню..."

Меж тем с высокой точки перевала
Урча машина покатила вниз,
И вертикальной радугой кристалла
Над ней прозрачный водопад навис.

Играли птицы у струи кипучей,
И принимая их призывный клик,
Достал из торбы гром своих созвучий
Седой попутчик девушки − старик.

Он вытер деку бережно вначале,
Проверил лад. Ладонь его нежна.
"Куда ты едешь, милая, в печали?
Людей дорога радовать должна!

Смотри на горы, свету удивляйся,
Неси неуспокоенность свою.
Живи счастливо − смейся, улыбайся!
Послушай песню, я тебе спою".

И обращаясь к мальчику неспешно,
Вновь повторил он, струны шевеля:
"Давай-ка грянем по-солдатски, вместе,
Чтоб засмеялись горы и поля.

Чтоб девушка душой не уставала,
Чтоб пели в лад веселые ветра..."
И зазвенела тихо, заиграла
В его руках старинная домбра.

"Когда черешня зацветет,
Услышишь − все кругом поет,
И птичий круг из наших рук
Любовно пьет весенний мед.

Иди, красавица, в поля
И слушай, как поет земля.
Твой горный край − цветущий май,
А ты и жизнь − одна семья!"

Но хоть приятен голос был и песня,
И колдовала ласково струна,
И девушке вниманье было лестно,
Но оставалась сумрачной она.

Сказал старик: "Ты, может, испугалась.
Мы незнакомы, но не чужаки.
Я старый Нур, в горах язвестный малость,
− Я знаю Вас... – "Мы как волна реки,

Текущей в море, мчимся нынче в город,
Чтоб показать цветущее село,
В котором светом, что повсюду дорог,
Высокое искусство расцвело.

А ты куда в горах летишь крылато?
Какие сердце жгут тебе огни?
Какая боль? За чью беду расплата?
Нас, дочка, не стесняйся, объясни".

И в первый раз Гульшан глядит открыто,
И тихо плачет в первый раз она.
"В столицу я... − а горло болью свито, −
Учиться..." − просветленная волна

Стихает... "Не отец ли был помехой?
Мать не пускала?" − Снова боль горит:
− О, если б так!.. И тут тишайшим эхом
"Слыхал?!" − старик мальчишке говорит.

− Теперь, голубка, ты меня послушай! –
И мудрость, обретенная певцом,
Великим словом вырвалась наружу:
− Раз нет отца − считай меня отцом!

И не горюй − тебя страна родная
По-матерински в жизни поведет!..
Дорогой ровной, время рассекая,
Машина мчит в грядущее, вперед.
6.

Родство по крови − первое родство.
Племянницу оплакивает дядя.
А рядом, попрекая естество,
Ворчит жена, ни на кого не глядя.

Все в доме раньше делала Гульшан,
Покорно, неприметно, неприлюдно.
И вот − вопит некормленный баран,
Куда вести хозяйство стало трудно!

Ворча, нависли в доме потолки,
Ворча, слоится дым, как по лачуге...
И как-то ночью человек в испуге
Вскочил, во тьме хватаясь за крюки.

Брат нападал! Окутанный в туман,
Он выступал из мрака ночи звонкой
И требовал вернуть ему ребенка,
И спрашивал сурово: "Где Гульшан?!"

Едва дождавшись раннего рассвета,
Сородич вновь побрел в глухой тиши.
Из дома в дом, чтоб помолиться где-то,
За упокой мятущейся души.

Однако были поиски напрасны,
Святейших мулл сменилось ремесло.
И самолично став на коврик красный,
Он спел молитв какое-то число...

Что нам таиться − так еще бывает!
Чего скрывать − судьба не без греха!
Порой девчонке вся семья родная
Постылого пророчит жениха.

Порой в покои призрачного дыма,
Где гордо спят степные ковыли,
Вползают заменители калыма –
Отрезы на подарки и рубли.

Порой костром сгорает комсомолка!..
Взорви, любовь, гнилую эту тишь!
Я выступаю по веленью долга!
Ты, партия, стихом руководишь!

Чтоб пережитков черные завесы,
Как черный меч, над сердцем не сошлись –
Я против вас воюю, мракобесы!
Ты, мой собрат, в пути не оступись.

И потому стократно мне дороже
Та, что искус забвения прошла,
И всей судьбой страны победу множит.
А этим гордым судьбам нет числа!
7.

Глаза слепит − оделся снегом город.
Хрустальна площадь. Воздух − как экран.
Людской водоворот гудит, как порох.
Снежинкой в нем летит моя Гульшан.

Она в столице. Выступивши в хоре –
Осталась по решению жюри.
Действительно внесли в большое море
Свою свирель ручьи-богатыри!

Теперь − ступени музыкальной школы.
И музу гор профессор в класс ввела,
Чтоб слышал мир ее волшебный голос,
И замер зал, и сцена свет зажгла.

И вот в родной кишлак спешит газета.
В одной колонке − в полный рост! − портрет.
Сердитый дядя, разглядевши это,
Вздохнул и сел: тревоги больше нет!

Племянница жива! С довольным криком,
Чуть не в припляс по комнате идет.
Несет жене газету: "Погляди-ка!
Гульшан – артистка. В городе живет!"

Жена, ярясь, вступает в перебранку:
− Мужчина ты? И нет в тебе стыда?
Иди, найди, побей, верни беглянку,
Вези ее немедленно сюда!

Беспутная она, уж это точно,
Гляди − смеется дерзко нам в лицо!..
И гневно рвет изображенье в клочья,
Выталкивая мужа на крыльцо.
8.

Давно прославлен мудростью народ,
И есть в его речениях такое:
"Сто ран мечом на теле заживет,
А рана словом не дает покоя".

Так и сегодня − смутной чередой
Как будто дни обратно завертелись...
Друзья Гульшан, что поздно засиделись,
Отправились уже к себе домой.

Одна в своем студенческом дворце,
Нехитрые на сон свершает сборы.
И вдруг, стеснясь, меняется в лице –
Знакомые ей слышатся укоры.

"От этой сироты сойдешь с ума,
Черна неблагодарность, в самом деле:
Бесстыдница, хлеб-соль ешь, а сама
С каким-то парнем все поешь газели?!"

О люди! Ведь родство не по крови! –
Мы всем земным соседством кровно вместе!
Живите бережением любви,
Любое слово и поступок взвесьте.

Неверие обманет и предаст,
Доверие украсит и возвысит.
Да будет честью каждого из нас
Добро души и незлобивость мысли.

Поэтому из памяти нейдет
Пустая свара бабского каприза.
Поэтому вовек в Гульшан поет
Простое слово старого гафиза.

Что ж ты немеешь, как перед бедой,
Что сердце боязливое стучится?
− Портрет увидит дядя и примчится,
Чтоб поскорей забрать меня с собой.

В напрасных опасеньях нет вины.
Пылай, звезда! Чиста твоя орбита:
Порукой счастью − партия страны,
Родное государство нам защита!
9.

А в карнавале улиц городских,
Среди машин, улыбок и дыханий
Блуждает, как невысказанный стих,
Седой, совсем растерянный дехканин.

Нашел он общежитье. Не застал
Племянницу. Ответили: "В театре".
И снова меж домов, как бы меж скал,
Бредет паломник обветшалых хартий.

Сыскался добровольный проводник,
Донес поклажу, указал дорогу...
И в зал, подобный райскому чертогу,
Взошел и встал как вкопанный старик.

Вдали, на золоченых каблучках,
Светясь белейшей дымкой снегопада,
Царила пери − Горная Прохлада –
И пела так, что свет пылал в очах.

Завороженно песню слушал зал.
Такая в ней печаль была и сила:
В ней счастья вся вселенная просила,
А кто-то злой то счастье убивал.

И старый горец шел по облакам,
Творились в нем разительные вещи:
Вот слезы льются по его щекам...
Все больше слез − как люди рукоплещут!

"Гульшан!" − внезапно чуть не вскрикнул он
И устыдился, прячась, как мальчишка.
Так озарила поздний небосклон
Раскаянья пронзительная вспышка.

Уже певица смолкла, и тогда
Старик дорогой света, вслед актрисы,
Как осыпью сторожкая вода,
Сквозь рой людей проходит за кулисы.

В толпе он видит юношу того,
Чье имя проклинали на рассвете.
Цветет миндаль в ладонях у него –
Как будто солнце спрятано в букете.

− Тебе! − вручает юноша цветы
Единственной избраннице сердечной,
И старый дядя видит − нитью вечной
Связует их сиянье красоты.

Что было дальше? Вспыхнула Гульшан,
Испуганно рванулась, отшатнулась
И вновь с упрямой силой обернулась:
− Вернуть пришел?! − спросила сквозь туман.

Не юношу спросила, а тебя,
Ревнитель отживающих традиций.
И поняла. И теплокрылой птицей
К тебе, родному, кинулась любя.

Напрасно слезы радости скрывать.
Пускай они смывают неуклонно
Пыль вековую затхлого закона
И новых дней питают благодать.

И прямодушный сердцем старый горец
Твердит неловко: "Девочка моя,
Я думал, что тебя обидит город,
Спешил спасать... Прости − повинен я.

Открыты счастью вольные просторы,
Не спрятать солнце в четырех стенах.
Иди − тебя благословляют горы!
Иди и пой, живи в людских сердцах!.."

Так миновала малая гроза.
Старик смешным, наверное, казался,
Иначе бы Равшан не рассмеялся,
Лукаво пряча черные глаза...
***

Зеркальною страницей площадей
Шагают двое, радостно болтая.
Прекрасен город в зареве огней,
Кипит и блещет ширь его морская.

Любви неукротимые пути
Уже, того гляди, пересекутся.
И верностью осенней клятве бьются
Сердца, почти слиянные в груди.

Шел дядя с ними вместе, но не ведал
О близком счастье молодых дорог.
А им двоим светло навстречу веял
Прекрасный друг − весенний ветерок!
Перевод М. Фофановой










66


65






« Бозгашт | МУНДАРИҶА